Генри Миллер. "Это был не простой велосипед"

Отрывки  из романа Генри Миллера «Плексус» (1949)

На дворе стоял восхитительный сентябрь. Разноцветные листья, кружась, падали на землю, в воздухе плыл дымный аромат. Было тепло и прохладно одновременно. Можно было даже пойти на берег и искупаться. Хотелось столько всего сделать одновременно, что я готов был разорваться на тысячу маленьких Миллеров. Первым делом надо вновь начать играть. Значит, нужно пианино. А как насчет занятий живописью? В чехарде мыслей вдруг выкристаллизовался любимейший образ. Велосипед! Внезапно мне отчаянно захотелось услышать шипение бешено крутящихся шин. Года два назад я продал свой кузену, который жил по соседству. Может, удастся выкупить? Это был не простой велосипед, мне подарил его один немец в конце шестидневной гонки. Скоростная модель, изготовленная в Хемнице, в Богемии. Боже, сколько времени пролетело с тех пор, как я последний раз колесил по Кони-Айленду. Осенние дни! Они словно специально созданы для таких поездок. Только бы мой бестолковый родственничек не сменил мое фирменное бруксовское седло: оно было отлично подогнано. (А цепи на педалях! Только бы он их не выбросил.)

Ставишь ногу на педаль и… Меня захлестнула волна сладостных воспоминаний. Идешь по хрустящему гравию, над головой от Проспект-парка до самого Кони-Айленда тянется бесконечная арка деревьев, ты и велосипед - неразрывное целое, в ушах свистит ветер, в голове пленительная пустота, рассекаешь пространство, повинуясь внутреннему ритму. Картинки по сторонам сменяют друг друга, как листки календаря. Ни мыслей, ни переживаний! Только непрерывное движение, только ты и твой железный конь… Решено! Буду кататься каждое утро, это поможет встряхнуться. С ветерком до Кони-Айленда и обратно, затем душ, вкусный завтрак и за стол - за работу. Да нет, не за работу, за игру! Впереди ведь целая жизнь, только пиши себе и пиши. Прекрасно! Казалось, нужно только выдернуть пробку и все само собой выплеснется на бумагу. Уж если я мог строчить письма по двадцать - тридцать страниц без передышки, почему бы и книги не писать с той же легкостью. Все считали меня писателем: от меня требовалось только подтвердить это.

- Как ты думаешь, сможем мы выкупить мой велосипед? - вдруг выпалил я.

- Само собой, сможем, - не колеблясь, ответила Мона.

- Тебе смешно? Знаешь, мне безумно хочется начать кататься. Последний раз я ездил на велосипеде еще до нашего знакомства.

И в этом Мона не видела ничего противоестественного.

- Ты еще совсем мальчишка, - рассмеялась она.

- Точно! Но лучше мальчишка, чем зомби, а?

Велосипедный сон Генри Миллера 

Я лег спать с твердым намерением выбить из О’Мары все мысли о чертовом сиротском приюте. Однако всю ночь я гонял как сумасшедший на своем старом велосипеде или играл на рояле. Вообще-то иногда я слезал с велосипеда и играл какую-нибудь пьеску прямо посреди улицы. Во сне совсем не трудно ехать на велосипеде, имея при себе рояль, - это только наяву подобные вещи затруднительны. Самые восхитительные ощущения я испытывал в Бедфорд-Реет, куда переносился во сне. Это было место на полпути от Проспект-парка до Кони-Айленда по знаменитой дорожке для велосипедистов, где все, ехавшие в Кони-Айленд и обратно, останавливались на короткий отдых. Здесь, на площадке, окруженной деревья-ми и шпалерами вьющихся растений, мы и располагались: демонстрировали свои велосипеды, хвастались мускулатурой, растирали друг друга. Велосипеды стояли, прислоненные к деревьям и ограде, - красавцы, сверкающие хромом, лоснящиеся от смазки. Папа Браун, как мы звали его, был за арбитра. Чуть ли не вдвое старше, он не уступал лучшим из нас. Всегда он был в толстом черном свитере и вязаной шапочке. Лицо худое, в резких морщинах и такое обветренное и загорелое, что казалось черным. Про себя я называл его «Черным всадником». Он работал механиком, и велогонки Ц] были его страстью. Все мы любили этого простого, не особо речистого человека. Это он подал мне мысль пойти в милицию, чтобы иметь возможность гонять в их учебном манеже. По субботам и воскресеньям я неизменно встречал Папу на велосипедной дорожке. В гонках он был мне как отец родной.

Думаю, самым восхитительным в тех сборищах на площадке была страсть к велосипедам, объединявшая нас. Я не помню, чтобы мы с теми ребятами говорили о чем-то, кроме велосипедов. Мы могли есть, пить и спать в седле. Много раз в неподходящее время дня или ночи я встречал одинокого велосипедиста, которому, как мне, удавалось улучить часок-другой, чтобы пролететь по гладкой, посыпанной песком дорожке. Иногда мы обгоняли всадника на лошади. (У них была своя отдельная дорожка, параллельная нашей.) Эти видения из иного мира не существовали для нас, как и придурки на автомобилях. Что до мотоциклистов, то их мы считали просто поп compos mentis.

Как я говорил, я вновь переживал все это во сне. С самого начала и вплоть до тех не менее восхитительных моментов в конце катания, когда, как заправский гонщик, переворачивал велик вверх колесами, обтирал его, смазывал. Каждая спица должна была быть чистой и сверкать; на цепь нужно было положить смазку, закапать масло во втулки. Если колеса выписывали восьмерку, их следовало выровнять. Тогда машина была в любой момент готова к поездке. Возился с велосипедом я всегда во дворе, прямо под нашим окном. При этом приходилось стелить газеты, чтобы успокоить мать, которая ругалась, обнаружив масляные пятна на каменных плитах.

Во сне я изящно и легко качу рядом с Папой Брауном. У нас была привычка милю или две ехать медленно, чтобы можно было поболтать и сбёречь дыхание для последующего бешеного рывка. Папа рассказывает о работе, на которую хочет меня устроить. Я стану механиком. Он обещает научить меня всему, что нужно. Я радуюсь, потому что единственный инструмент, которым пока умею пользоваться, - это велосипедный ключ. Папа говорит, что в последнее время присматривается ко мне и решил, что я смышленый парень. Его беспокоит, что я постоянно болтаюсь без дела. Я пытаюсь объяснить: это хорошо, что я не работаю, можно чаще кататься на велосипеде, но он отвергает мой довод как несостоятельный. Он полон решимости сделать из меня первоклассного механика. Это лучше, чем работать в бойлерной, убеждает он. Я не имею ни малейшего понятия, что делают в бойлерной. «Ты должен быть в форме к гонкам в следующем месяце», - предупреждает он. - Пей больше жидкости - сколько влезет». Я узнаю, что в последнее время его беспокоит сердце. Доктор считает, что следует на время оставить велосипед. «Я скорее умру, чем послушаюсь его», - говорит Папа Браун. Мы болтаем о всяких пустяках, о каких только и можно болтать во время велосипедной прогулки. Неугомонный ветерок; начало листопада. Под колесами шуршит бурая, золотая, багряная листва. Мы уже хорошо разогрелись, размялись. Неожиданно Папа резко жмет на педали и пристраивается в хвост велосипедисту, мчащемуся мимо нас на бешеной скорости. Обернувшись на ходу, кричит мне: «Это Джо Фолджер!» Я пускаюсь вдогонку. Джо Фолджер! Он же из тех, кто участвует в шестидневных гонках. Интересно, думаю, какую он сейчас задаст скорость? К моему удивлению, Папа скоро вырывается вперед, увлекая за собой меня, и Джо Фолджер пристраивается за мной. Сердце неистово бьется. Три великих гонщика: Генри Вэл Миллер, Папа Браун и Джо Фолджер. Где Эдди Рут и Фрэнк Крамер? Где Оскар Эгг, доблестный швейцарский чемпион? Подайте-ка их сюда! Пригнувшись к рулю, не чувствуя ног, несусь я - только сердце грохочет в ушах. Ноги и руки, в сложном взаимодействии, работают четко и слаженно, как часовой механизм.

Внезапно мы вылетаем к океану. Страшная жара. Мы дышим часто, как собаки, но в то же время свежи, как маргаритки. Великие ветераны гонок. Я слезаю с велосипеда, и Папа знакомит меня с великим Джо Фолджером. «Лихой паренек, - говорит Джо Фолджер, оглядывая меня. - Готовится к большой гонке?» Неожиданно он наклоняется, ощупывает мои бедра и икры, мнет предплечья и бицепсы. «Подъемы ему нипочем будут - прекрасные данные». Я так взволнован, что краснею, как школьник. Теперь бы встретить как-нибудь утром Фрэнка Крамера; то-то удивлю его.

Мы неторопливо идем; каждый ведет свой велосипед одной рукой. Как ровно он катится, послушный уверенной руке! Потом усаживаемся выпить пива. Я неожиданно начинаю играть на рояле, просто чтобы доставить удовольствие Джо Фолджеру. Оказывается, Джо Фолджер сентиментален; я ломаю голову, что бы такое сыграть, что ему наверняка понравится. В то время как мои пальцы нежно касаются клавиш, мы переносимся, как бывает только во сне, на стадион где-то в Нью-Джерси. Тут же расположился на зиму цирк. Не успеваем мы опомниться, как Джо Фолджер принимается крутить на велосипеде мертвую петлю. Зрелище не для слабонервных, особенно когда сидишь так близко к вертикальному треку. Тут же расхаживают клоуны, одетые и раскрашенные, как им полагается; одни играют на губных гармошках, другие прыгают через скакалку или отрабатывают падение.

Вскоре вся труппа собирается вокруг нас, наши велосипеды отставляют в сторону и принимаются проделывать фокусы а-ля Джо Джексон. Разыгрывая, конечно, при этом пантомиму. Я чуть не плачу, потому что мне никогда не собрать велосипед, - на такое множество частей они разделили его. «Не тужи, малыш, - говорит великий Джо Фолджер, - я отдам тебе свой. На нем ты выиграешь все гонки!»

Каким образом там оказался Хайми, этого я не помню, но он вдруг вырастает передо мной, и вид у него ужасно подавленный. Он хочет сообщить, что у нас забастовка. Я должен вернуться в контору. Курьеры собираются завладеть всеми нью-йоркскими такси, чтобы на них доставлять телеграммы. Я прошу Папу Брауна и Джо Фолджера извинить меня за то, что так бесцеремонно покидаю их, и прыгаю в поджидающую машину. Пока мы едем в Голландском туннеле, я засыпаю, а когда открываю глаза, вновь вижу себя на велосипедной, дорожке. Сбоку от меня Хайми - крутит педали крохотного велосипедика. Он похож на толстячка с рекламы покрышек «Мишени». Сжавшись в седле, он едва поспевает за мной. Мне ничего не стоит схватить его за шкирку и поднять, вместе с велосипедом, и так ехать, держа его в вытянутой руке. Теперь его колеса крутятся в воздухе. Он ужасно доволен. Хочет гамбургер и молочный коктейль с солодом. Легко сказать. Проезжая мимо деревянного помоста на пляже, хватаю гамбургер и коктейль, другой рукой кидаю монетку продавцу. Мы едем по пляжу - гонка с препятствиями выскакиваем на деревянный настил и словно взмываем в синеву. У Хайми вид малость ошарашенный, но не испуганный. Только ошарашенный.

- Не забудь утром отослать путевые листы, - напоминаю я.

- Осторожнее, мистер М., - умоляет он, - в прошлый раз мы чуть не въехали в океан.

И тут на кого, вы думаете, мы натыкаемся? На моего старого приятеля Стаса, пьяного в дым. Приехал на побывку. Ноги колесом, как положено кавалеристу.

- Это что за огрызок с тобой? - угрюмо интересуется он.

Как это похоже на Стаса - с ходу начинать браниться. Вечно его приходится сперва успокаивать, а уж потом разговаривать.

- Вечером уезжаю в Чаттанугу, - говорит Стас. - Надо возвращаться в казармы. - И машет на прощание.

- Это ваш друг, мистер М.? - с невинным видом спрашивает Хайми.

- Он-то? Да это просто чокнутый поляк, - отвечаю.

- Не нравятся мне эти польские иммигранты, мистер М. Пугают они меня.

- Что ты хочешь сказать? Мы в Соединенных Штатах, не забывай!

- Так-то оно так, - говорит Хайми. - Да только поляк везде поляк. Нельзя им доверять. - И он начинает выбивать зубами дробь. - Пора мне домой, - добавляет он несчастным голосом, - жена будет беспокоиться. Вы не торопитесь?

- Так и быть. Тогда поедем на метро. Это будет немного быстрее.

- Только не для вас, мистер М.! - говорит Хайми с дрожащей ухмылкой.

- Хорошо сказано, малыш. Я чемпион, это верно. Посмотри на мой рывок… - И с этими словами я рванул как ракета, а Хайми остался стоять, воздев руки и вопя, чтобы я вернулся.

Потом, помню, я, не слезая с седла, руковожу потоком такси. На мне свитер в яркую полоску, в руке мегафон, и я управляю движением. Город словно исчез, растворился в тумане. Еду как сквозь облако. С верхнего этажа здания «Америкен тел энд тел» президент с вице-президентом шлют послания; в воздухе парят хвосты телеграфных лент. Словно опять Линдберг возвращается домой. Легкости, с которой я объезжаю такси, проскакиваю между ними, обгоняю, я обязан старому велику Джо Фолджера. Этот парень умел управляться с велосипедом. Тренировка? Это самая лучшая тренировка, какая только может быть. Сам Фрэнк Крамер не смог бы выдать такое.

Линдберг, Чарльз Огастес - знаменитый американский летчик-рекордсмен, первым совершивший беспосадочный перелег через Атлантический океан (О- мая г.) на одноместном моноплане «Дух Сент-Луиса». Стал национальным героем США. В г. был похищен с целью выкупа; в итоге погиб его полуторагодовалый сын. Вследствие что го преступлении в г. и США был принят т. н. «чакон Линдберга» - суровый антитеррористический акт, запрещающий перевоз через границы штатов похищенных лиц и требование выкупа за них.

Самая лучшая часть сна - возвращение в Бедфорд-Реет. Все ребята снова там, кто на чем, велосипеды вычищены и сияют, седла подогнаны, а у самих важный вид- задирают носы, словно Ловят, откуда ветер. Как хорошо опять оказаться с ними, трогать их мускулы, осматривать их велосипеды. Листва стала гуще, и нет той жары. Папа собирает их вокруг себя, обещает на сей раз погонять как следует…

Когда я появился вечером дома это все тот же вечер, не важно, сколько времени прошло, - мать поджидала меня.

- Сегодня ты был хорошим мальчиком, - сказала она, - разрешаю взять велосипед с собой в кровать.

- Правда? - воскликнул я, не веря собственным ушам.

- Да, Генри, - ответила она, - Джо Фолджер был у нас и только что ушел. Он говорит, что следующим чемпионом мира будешь ты.

- Неужели так и сказал, мама? Нет, правда?

- Да, Генри, слово в слово. Он сказал, что нужно получше тебя кормить. А то ты худенький.

- Мамочка, я самый счастливый человек на свете. Дай я тебя расцелую.

- Не глупи, ты знаешь, что я не люблю этого.

- Ну и что, мамочка, все равно поцелую. - И я так крепко стиснул ее в объятиях, что чуть не задушил. - Ты и в самом деле разрешаешь, мамочка? Взять с собой в кровать велосипед?

- Да, Генри. Но только не запачкай простыней!

- Не волнуйся, - завопил я, не помня себя от восторга. - Я проложу старые газеты. Хорошо я придумал?

Я проснулся и стал шарить вокруг себя в поисках велосипеда.

- Что ты пытаешься найти? - закричала Мона. - Последние полчаса ты постоянно хватаешь меня.

- Я искал велосипед.

- Велосипед? Какой велосипед? Ты, должно быть, еще спишь.

- Спал, - улыбнулся я, - и видел восхитительный сон. Про свой велик.

Она прыснула со смеху.

- Знаю, что звучит глупо, но сон был потрясающий. Как мне было хорошо!

- Эй, Тед, - позвал я, - ты здесь? Нет ответа. Я позвал снова.

- Ушел, наверное, - пробормотал я. - Который теперь час?

Была середина дня.

Хотел сказать ему кое-что. Жаль, что он уже ушел. - Я перевернулся на спину и уставился в потолок. Перед глазами плыли обрывки сновидения. Я испытывал неземное блаженство. И голод.

- Знаешь что, - проговорил я, еще не вполне проснувшись, - стоит, пожалуй, сходить к двоюродному братцу. Может, одолжит на время свой велосипед. Как думаешь?

- Думаю, что ты впадаешь в детство.

- Может быть, но мне очень хотелось бы снова покататься на том велике. Он принадлежал гонщику-профессионалу; он продал мне его на треке, помнишь?

- Ты мне уже несколько раз рассказывал об этом.

- И что с того, разве тебе не интересно? Ты, наверное, никогда не каталась на велосипеде, да?

Никогда, зато каталась на лошади. Это ничего не значит. Жокеем быть - другое дело. А, черт, глупо, наверное, думать о том велосипеде. Столько лет прошло.